Развитие

НАУКА В ТВОРЧЕСТВЕ   Л.Н. ТОЛСТОГО

 Л.Н. Толстой постиг науку глубже, точнее, всестороннее и конструктивнее, чем самые знаменитые европейские  учёные, методологи и философы даже нашего времени.

 В своём исследовании проблем и язв науки Л.Н. Толстой, самобытно используя научный, религиозный, художественный и философский опыт человечества, выявил противоречиво роковую несовместимость современной ему науки и жизни. Он просто смело сказал то, о чём и поныне не отважится прошептать научная наука. А молчать нельзя было уже в начале XX века!

 И Л.Н. Толстой заговорил языком самой жизни и от имени жизни, убиваемой наукой. «Господа учёные! Неужели вы не видите, что всё, к чему только прикоснётся современная наука, обречено на медленную деградацию и гибель. И не нужно убаюкивать себя баснями о благах, чудесах и возможностях научного прогресса, ибо прогресс этот малым добром творит большое зло, которое сама наука не в состоянии исправить. Наука превратилась в сверхбиологического макропаразита, пожирающего саму жизнь. Технологическая экспансия науки лишает человека кислорода, воды, плодородной почвы, разрушает его генетическую идентичность, предлагая взамен нечто искусственное и нежизнеспособное. Почему вы, учёные, молчите о пагубности вашего дела? Неужели вы не видите, что прикосновение науки к любому предмету сродни поцелуям дьявола и смерти? Или вы надеетесь на то, что вас минует сия чаша научной пагубы? Но ведь надежда – это не научный факт, а моральный суд; в то же время – это и священный приказ истины, которая за ваши дела не пощадит вас ни живых, ни мёртвых!»

 Видоизменяя уже сложившуюся традицию, Л.Н. Толстой выделяет естественные (опытные), общественные и умозрительные науки (философия, метафизика).

 Но над всеми этими науками возвышаются и громко кричат на весь мир о своей незаменимой полезности науки-паразиты, которые Л.Н. Толстой брезгливо называл полунауками.

 В опытных науках Л.Н. Толстой выделял часть достоверного, истинного знания. Эти науки изучают материальные и движущие причины вещей (что есть и как есть?), не касаясь смыслов, конечных целей жизни, ибо идеальные и духовные явления их методам не подвластны. И всё же опытные науки не могут допустить, чтобы ответы на вопросы о целях и смысле жизни приходили из других источников, ибо отсутствие в их сфере таких ответов обесценивает даже их точные знания. Поэтому они или отрицают эти идеальные силы, или же говорят о них такие циничные мнимости, несообразности, которые сразу же их научность превращают в полунаучное и наукообразное суесловие. Например, опытные науки могут строго и точно лишь сказать, что жизнь – это сцепление частиц-атомов. «Ты – случайно слепившийся комочек чего-то. Комочек преет. Прение этот комочек называет жизнью. Комочек расскочится – кончится прение и все вопросы».

 Сегодня наука ищет суть жизни в спиралях ДНК, хранящей хромосомы, генетический код жизни. Но вот беда: у мёртвого все эти спирали со своими кодами остаются, а жизнь уходит, улетучивается. Не совпадает, никак не совпадает жизнь с хромосомами и ДНК! И Л.Н. Толстой видел, что опытные знания, чем менее они касаются духовных сил человека, чем менее они нужны людям, чем менее отвечают на их жизненные вопросы, тем более они точные  и ясные. Поэтому опытные науки взваливают на человека массу ненужных сведений, всячески доказывают их полезность и благость, чтобы заменить ими смысловые вопросы жизни.

 В итоге своих ложных усилий они создают некую искусственную идеологию жизни, которая резюмируется в слове «прогресс». Всё-де развивается, совершенствуется, а научные знания – источник и движущая сила прогресса. Л.Н. Толстой возмущённым разумом русской культуры вскрывает, что прогресс – это «суеверие, которым люди заслоняют от себя своё непонимание жизни». В муках и страданиях умер молодой брат писателя. И никто, никакой прогресс не сможет ответить: «Зачем он родился и жил? Зачем умер? Куда исчез?». Прогресс заслоняет своими иллюзиями и призраками ясную неотвратимость этих же вопросов для всех людей, цинично оправдывая чудовищные насилия, жертвоприношения людей и детей на чёрный алтарь неведомого им божества. Л.Н. Толстой показывает, что незнание самого важного и главного, т. е. незнание исходных и конечных пунктов развития мира, смысла человеческой жизни, прогресс превращает в некий неявный и абсурдный догмат, который вопреки очевидным фактам принудительно навязывает людям свою алчную суеверность.

 Поэтому опытные науки нужно строго разделять на собственно науки, занятые тяжёлым и кропотливым трудом добычи полезных и благих знаний, и на полунауку, занятую пропагандой мнимой благости прогресса, его учёных жрецов, сокрытием растущего насилия над трудящимися. Тем самым полунаука становится паразитом, живущим за счёт подлинной науки и неотвратимо пожирающей её организм. А поскольку быть глашатаем прогресса проще, легче и более престижно, чем заниматься научным и физическим трудом, то число его поклонников быстро умножается и подлинная наука уже теперь для них становится опасной, ибо может разоблачить их паразитизм на духе и теле народа. И прогрессивно мыслящие учёные, как правило, ничего не зная о жизни и в жизни, умеют зато учить других людей неизвестно какой жизни. Л.Н. Толстой не склонил своей головы перед жрецами прогресса, назвав их суеверие сумасшествием.

 Но если в опытных науках всё же есть часть достоверного знания, на котором паразитируют псевдонауки, то в общественных науках Л.Н. Толстой вовсе не находит какого-либо ясного, честного и полезного знания. Почему?

 Общественные науки, не зная целей и смысла жизни, не умея подступиться к отдельному человеку, подменяют их изучение такими  ещё более неопределёнными и неопределимыми величинами, как общество, человечество, история. Не зная и не понимая человека как личности, общественные науки придумывают законы и правила сразу для всего общества и человечества, насильственно затем принуждая индивидов жить по своим искусственным уставам, создавая для поддержки и осуществления этого насилия массу институтов и организаций. Это всё равно, как если бы человек, не умея считать до ста, взялся бы считать до миллиона, полагая, что таким путём он легче научится считать до сотни. Такого человека все сочли бы безумным. Но когда таким же образом действуют историки, юристы, экономисты, социологи, лингвисты, психологи, то они считают себя серьёзнейшими учёными-обществоведами, а свои безумные занятия – общественными науками. Л.Н. Толстой сокрушается: «Я долго жил в этом сумасшествии, особенно свойственном, не на словах, но на деле, нам – самым либеральным и учёным людям. … Теперь мне ясно, что разницы с сумасшедшим домом никакой не было; тогда же я только смутно подозревал это, и то только, как и все сумасшедшие – называл всех сумасшедшими, кроме себя» (138,112).

 Ничего не зная и не понимая  в проблемах добра и зла, нужного и ненужного, вредного и полезного, справедливого и несправедливого для человека, общественные науки становятся орудием государственного, экономического, правового, психологического и другого насилия, сами незаметно превращаясь в разновидность инквизиторского тестирования и преследования людей.

 Особенно зловредной Л.Н. Толстой считает политическую экономию, которая является главным предводителем всех пседонаук. Эта псевдонаука трактует о земле, законах, деньгах, капитале, рынке, богатстве, но всячески обходит коренной вопрос все общественной жизни, вопрос о чудовищном насилии, посредством которого власть и богатство вьют из людей верёвки, которыми их затем и удушают, если они уклоняются от их воли. «Но удивительно то, каким образом наука, так называемая свободная наука… пресерьёзно разбирает законы экономической жизни народа, все отправления и вся деятельность которого зависит от воли поработителя, признавая это влияние поработителя естественным условием жизни народа» (266, 267), т.е. объективным и необходимым фактором его бытия. И занимается апологетикой зла и насилия политическая экономия «не от глупости, а от большого ума. Наука эта имеет очень определённую цель и достигает её Цель эта – поддерживать суеверие и обман в людях и тем препятствовать человечеству в его движении к истине и благу» (267-268). Но зло от этой науки гораздо более глубокое, чем от других наук и почти не поддаётся разоблачению и одолению. Превращая насилие, рабство из неестественных, аномальных состояний в нечто естественно и объективно нормальное, политическая экономия закладывает ложь и зло в фундамент мысли и сознания, извращает их, делая их неспособными к пониманию человеческой жизни. Эта якобы наука и её жрецы получают сполна за ложь и словопрения, а истину и справедливость они третируют бесплатно, не допуская проникновения этих спасительных идей в умы и сознание трудящихся.

 С помощью общественных наук «люди подвергнуты в рабство самое ужасное, худшее, чем когда-либо; но наука старается уверить людей, что это необходимо и не может быть иначе» (268). Можно сделать человека рабом, чинить над ним любое насилие, заставить его делать самому себе зло. Но нельзя заставить человека думать и признавать, что всё учиняемое над ним зло есть высшая свобода и истинное благо. «Это кажется невозможным, а это-то и сделали в наше время с помощью науки».

 Общественные науки доказывают, что насилие над людьми необходимо для государства, государство же необходимо для защиты свободы и блага людей, а в итоге приходят к нелепости, что насилие над людьми необходимо для их же свободы и блага. Поэтому общественные науки оказались в западне: или отказаться от логики и стать безумием, или же признать логику и отказаться от своих ложных оснований, признать противоестественность зла, насилия и объявить им научную войну.

 Но общественные науки нашли «третий» путь своего процветания, сочетающий в себе скрытую ложь и незримое насилие. Это – путь паразитизма и суеверия. Люди, не участвующие в производительном труде, но незаконно пользующиеся его плодами, издревле назывались ворами и преступниками. Часть этих людей религии и философия временно оправдывали, называя их жрецами, дворянами, духовенством. Теперь появилась новая часть этого люда, который живёт лжетрудом, лжетворчеством, но который сам себя оправдывает, называя себя учёными, людьми науки.

 Л.Н. Толстой увидел, что наука становится суеверием, «вероучением научным», которое скрывает от людей и от учёных предательство интеллектуалами интересов труда и жизни. Наука внушает людям недоверие к совести, морали, требуя безоговорочно верить в науку. «На опытной, критической, позитивной науке теперь зиждется оправдание всех людей, освободивших себя от труда». Наука «теперь стала раздавательницей дипломов на праздность…» (330,313). Но именно это оправдание праздности, паразитизма, лжетворчества сделало политическую экономию и вместе с нею всю науку невменяемыми и неисправимыми орудиями зла. Они учат не только своими теориями, но и делами. А учат они тому, как пользоваться посредством насилия и лжи жизнью других людей.

 Даже если такая наука и станет на сторону трудового народа, то никаких  иных благих целей и смыслов жизни, кроме разрушительных революций, она предложить людям не сможет, ибо её дух насквозь отравлен злом и насилием, которые наиболее ярко выплёскиваются наружу посредством революций. Поэтому победившая в России революция и создала по науке для трудящихся такой экономический ад, из которого и поныне никто не может найти выход. А не могут найти выход лишь потому, что ищут его с помощью той же науки, которая этот ад устроила, питается им, и максимально заинтересована в сокрытии адских источников общественного безумия и своего паразитизма.

 Но долгое время быть апологетом лжи, несправедливости, зла возможно лишь для князя мира сего, но для науки, и даже для псевдонауки это невозможно. Всё же неотвратим закон этого пути: «Принявший ложь от лжи погибнет!». И политическая экономия вместе со всем своим крыловским ансамблем псевдонаук сама становится жертвой своего абсурда и безумия, вовлекая в кровавые катаклизмы доверившихся ей людей.

 Л.Н. Толстой показывает, что науки и искусства на службе богатства неизбежно становятся всемирными афёрами, в которых мошенники всех мастей в целях наживы поставляют государству и народу псевдознания, псевдооткрытия, псевдокрасоту, псевдолитературу, вытесняя и заменяя собой истину, красоту, подлинную науку.

 В то же время на пути обретения этих псевдонаучных навыков и умений происходит необратимая деградация научной молодёжи. Чем дальше молодые люди продвигаются по неведомой им научной стезе, тем больше теряют они всякие критерии добра и зла. Чем больше усваивают они жаргон условных научных выражений, «тем больше и больше лишаются они способности не только самостоятельно мыслить, но понимать даже чужую, свежую, находящуюся вне их талмуда человеческую мысль; главное же, проводят лучшие годы в отвыкании от жизни, т.е. от труда, привыкают считать своё положение оправданным и делаются и физически ни на что не годными паразитами, и умственно вывихивают себе мозги и становятся скопцами мысли. И точно также, по мере оглупения, приобретают самоуверенность, лишающую их уже навсегда возможности возврата к простой трудовой жизни, к простому, ясному и общечеловеческому мышлению».

 Учёные – скопцы мысли! Жуткое клеймо! Господи! Доколе будет продолжаться такое глумление над мыслью и разумом?

 Более снисходителен Л.Н. Толстой к умозрительным наукам, хотя и они вносят свой вклад в общую погибель людей. Но всё же философы и метафизики, как правило, не жировали, а бедствовали, проповедуя к тому же почти что аскетический образ жизни. Но Л.Н. Толстой снисходителен к ним по иной причине. Дело в том, что философия рассматривает мир и человека в их отношениях к бесконечному, вневременному, беспричинному началу. Поэтому она может правильно поставить основные вопросы человеческой жизни: «Что такое мир и Я? Зачем мир и Я?». Философия – единственная, пожалуй, наука, которая не только ясно ставит эти вопросы, но столь же ясно и отвечает на них: «Не з-н-а-ю!». Вся ценность философии в том, чтобы хранить эти вопросы в чистоте и сохранности, разоблачая ложность всех научных ответов на них, косвенно намекая о некоей мудрости, которая всё же имеет ответы на эти вопросы. Если же философия пытается прямо и научно отвечать на них, выдвигая в качестве причины беспричинных (!) начал материю, дух, бессознательное, прогресс, субстанцию, то она сразу же становится псевдомудростью и умственным развратом.

 Итак, каков смысловой баланс разбора Л.Н. Толстым научных похождений учёных людей, учёных Чичиковых?

 Опытные науки посредством малой пользы приносят большую ложь и большое зло. Приносимая ими польза даёт им малое основание считать себя науками, но приносимое ими большое зло делает их полунауками, воображаемыми науками. Опытные науки, втискивая разум, добро, мораль, справедливость в цепи мёртвых и механических причин, фактически отрицают смысл жизни людей, а вместе с ним и свою собственную полезность. Эти науки дают хорошие ответы на вопросы, которые сами же они и ставят; а на вопросы о справедливой, праведной жизни ответы их совсем негодны.

 Общественные науки, подменяя добро, мораль, справедливость абстракцией неведомого им человечества, дают ложное, извращённое истолкование жизни людей, представляя и оправдывая насилие, паразитизм в качестве объективного фактора экономики мнимыми законами разделения труда. Их нельзя даже назвать полунауками, ибо в них нет никакого ясного и непротиворечивого знания. Они плохи своими вопросами и вредны своими ответами. Умозрительные же науки в качестве высшей и несомненной истины доказали, что истина науке недоступна, а ложь её разрушает или превращает в орудие насилия. Они хороши своими вопросами и хороши отсутствием ответов на них, но вредны своими мнимыми ответами. Совместными же усилиями опытные и общественные науки сотворили теорию эволюции и прогресса, который оправдывает перерождение науки в полунауку, скрывает возникновение нового сословия паразитов, новых форм симуляции труда и хозяйства.

 Естественные науки изучают движения частиц, тел, организмов, создают технологии, оружие, средства уничтожения женского плодородия; общественные науки изучают экономические, социально-политические, правовые институты, культуры, чтобы скрыть осуществляемое посредством них насилие; умозрительные науки хранят вопросы, на которые они не могут ответить. Но все эти науки не могут даже приблизительно ответить на главные вопросы человеческой жизни: «Зачем родился человек? Зачем живёт? Что для него нужнее всего? В чём его благо и добро? Зачем умирает? Куда исчезает?».

 Л.Н. Толстой подчёркивает, что без ответов на данные вопросы «не может быть никаких настоящих наук и искусств, ибо предметов наук и искусств бесчисленное множество; и без знания того, в чём состоит назначение и благо всех людей, нет возможности выбора в этом бесконечном количестве предметов, и потому без этого знания все остальные знания и искусства становятся, как и они сделались у нас, праздной и вредной забавой».

 Л.Н. Толстого всегда поражала врождённая слепота науки, которая не замечает того ужасающего факта, что она изучает мир, живое, человека с точки зрения мёртвого, неживого, убиенного и убиваемого. Полусознательно наука стремится обрести знания о мире и вещах, а полунеосознанно она глядит на них глазницами горгоны Медузы, инфицируя их вирусами гибели и смерти, активизируя в них силы саморазрушения и самоотрицания. Наука для Л.Н. Толстого – это поцелуй смерти.

 С какой-то демонической пассионарностью, с неподдельно безумным восторгом эту тайну науки затем огласил В.И. Ленин: «Мы не можем представить, выразить, смерить, изобразить движение, не прервав непрерывного, не упростив, не огрубив, не разделив, не омертвив живого. Изображение движения мыслью есть всегда огрубление, омертвление, - и не только мыслью, но и ощущением, и не только движения, но и всякого понятия. И в этом суть диалектики. Эту-то суть и выражает формула: единство и борьба противоположностей». И вся эта возвышенно жуткая муть высказана о сознании, мысли, чувствах человека; все они, оказывается, несут в себе эликсир смерти!

 Поразительно! Кто это, «мы», занятые омертвлением живого? Если познание, вообще, сознание, мысль, ощущения омертвляют познаваемое, то какова жизненная, а не мертвящая роль этих идеальных органов и добываемого ими знания? Зачем к неизбежной смерти добавлять ещё искусственную? И какое благо может нести живым людям мертвечина в облике точного знания? Да и знание ли это или же его призрак безобразный? А где, в каком познании, и как должно (или может) происходить оживление омертвлённого, ну, хотя бы во благо диалектики и её догмата о единстве противоположностей?

 Если знание действительно омертвляет живое, тогда сам познающий субъект предстаёт в качестве служебного средства смерти; если субъект чувствует, воспринимает себя в качестве мёртвого, мумии, тогда права Библия, считающая познание истоком греха, гибели, смерти и дьявольщины. И тогда мы имеем дело не со знанием, а с чёрной магией, в которой познающий субъект выступает как всемогущий и всезнающий маг, но который знает истину не живого, а мёртвого, паразитирующего на живом. И тогда познание действительно есть безболезненное убийство, блаженное умертвление познаваемого для нужд владыки мрака и тени смертной.

 Если же познание не омертвляет познаваемые предметы, а соучаствует в них как их законная сила, тогда оно становится высшим действием самой жизни, питающей человека сакральными энергиями вечности. И тогда субъект познания становится уже не просто учёным, а благодетелем человечества, раскрывая и творя смыслы жизни. Но тогда современная наука должна возвратиться в лоно первоначальной науки человечества  и поверить ценностями истины и справедливости свои знания и цели.

 Но если учесть, что раздвоение единого на противоречия – это принцип не только диалектики, но и лукавого, то всё сходится по Ленину. Мёртвое паразитирует на живом, внушая посредством диалектики простым умам, что поскольку мёртвое невозможно без живого, то и живое-де никак не может обойтись без мертвечины. А, проникнув в науку, мёртвое посредством одиалектиченной науки питается жизнью ничего не ведающих об этой чёрной магии трудящихся людей. Л.Н. Толстой же всю эту инфернальную диалектику просто именовал полунаукой, воображаемой, преступной наукой и новым суеверием. Действительно, а как же иначе назвать науку, которая посредством диалектики оправдывает не только борьбу, но и органически задушевное единство живых существ и их паразитов?

 Поэтому конкретный рационализм Л.Н. Толстого, ратуя за науку для жизни (а не за жизнь для науки), превосходит своей жизненной научностью даже самый смелый и отчаянный научный утопизм. Он спас идеи «наука» и «теория» от мертвящей пагубы интеллектуальных паразитов, скрывающихся за этими возвышенными словами.

 Итак, Л.Н. Толстой доказал, что почти все науки, вернее, то, что провозглашает себя науками, за небольшим исключением опытного знания, на деле вовсе не науки, а полунауки и социальные суеверия, которые профессионально охраняют ложь, паразитизм, скрывая и оправдывая своё участие в насилии власти и богатства над трудовой жизнью. В то же время Л.Н. Толстой выступал пламенным защитником подлинной науки. Что имел в виду возмущённый разум нашего пророка?

 Л.Н. Толстой видел, что смысл и суть науки нельзя понять, исходя из неё самой и из её представлений о себе. Объективно науку можно понять и оценить лишь в сакральном контексте, который только и хранит в себе истинное соотношение целей и средств человеческой жизни.

 Л.Н. Толстой различал науку как всеобщую творческую рациональность человеческой жизни от частичной, искусственной рациональности современной науки, которая служит не жизни, а средствам жизни – богатству и власти; и в этом служении наука незаметно искажает свою суть, становясь орудием лжи, насилия, войны, паразитизма, становясь врагом жизни и соавтором антижизни. Поэтому Л.Н. Толстой считал, что науку нужно спасать от её же собственных  врагов и паразитов, превращающих гордый разум и логику в слуг князя тьмы и смерти.

 Л.Н. Толстой требует, прежде всего, логически развести всеобщее понятие науки с её отдельными видами. Нельзя отождествлять науку даже с математикой и естествознанием, как нельзя отождествлять дерево с дубом и клёном, как нельзя отождествлять пищу с картофелем. Объём понятия «наука» шире её отдельных видовых проявлений, среди которых могут доминировать и уродливые виды. Точно также понятие «дерево» охватывает помимо дуба и клёна массу ещё и других своих типов, а понятие пищи совпадает с картофелем лишь для тех, кому иная пища недоступна. Но нельзя и разрывать роды и их видовые формы, а нужно находить их объективные и естественные связи.

 Далее, Л.Н. Толстой требует в оценке науки опираться на истинные соотношения целей и средств человеческой жизни. Все науки и искусства – это всего лишь средства жизни, а не её цели; цели же вообще не люди выбирают, ибо они даются вместе с самой жизнью, а избираемые человеком цели взаимоотрицают друг друга, превращая в итоге своих избирателей в бесцельные существа.

 Родовую специфику науки Л.Н. Толстой видит в том, что она, прежде всего, рационально проясняет, уточняет людям цели и смыслы их жизни, критерии добра и зла, справедливого и несправедливого, определяет полезное и вредное, необходимое и ненужное.

 Только после обретения главных знаний о целях и смысле жизни науки могут успешно трудиться над изобретением средств облегчения, облагораживания жизни. Именно ради решения этих задач наука ищет и раскрывает законы материального и духовного, объективного и субъективного, эмпирического и теоретического опыта трудовой деятельности людей в их соотношениях с природой, обществом, властью, с высшими духовными силами правды и справедливости. Именно для решения этих задач наука вырабатывает, создаёт специальные методы рационального познания, которые должны быть общедоступны для изучения.

 И, наконец, наука должна выражать добытые знания в ясной понятийной форме, допускающей логически разумную их проверку другими людьми. Ибо на всём разумном, истинном, добром, необходимом и справедливом всегда стоит печать чарующей ясности и простоты, а всё ложное, несправедливое, излишнее всегда скрывается в обликах сложности, запутанности, туманности, неясности, а потому и трудно постижимо, если вообще постижимо, ибо постигать-то нечего. «Всё необходимое – легко, а всё трудное – излишне» (Эпикур). Только такое целостно всестороннее знание, согласно Л.Н. Толстому, достойно называться наукой.

 Современная же наука, по Л.Н. Толстому, является лишь мизерной, к тому же извращённой и развращённой, частью рационально разумной деятельности всего человечества, выделяющего в сферу науки свои лучшие интеллектуальные и моральные силы. И эта извращённая часть, установив монополию на науку, теперь отрицает все науки, которые не соответствуют их паразитическому образу жизни, неустанно искажает сам смысл и назначение науки.

 А на деле, «наука, в смысле всего знания, приобретённого человечеством, всегда была и есть, и без неё немыслима жизнь; и ни нападать науку, ни защищать её нет никакой возможности. … Наука и искусство дали много человечеству, но не потому, что служители их имели изредка прежде и теперь всегда возможность освободить себя от труда, а потому, что были гениальные люди, которые, не пользуясь этими правами, двигали вперёд человечество».

 О, как прав наш пророк-рационалист! Бесконечное количество изучаемых предметов даёт на выходе бесконечное число возможных наук. И чтобы не потеряться в этой бесконечности, нужно знать, что нужнее всего знать в первую очередь. А знать нужно то, в чём благо, смысл и назначение человека, чего хочет, требует от него создавшая и сохраняющая его сила? И именно это первознание блага и назначения человека определяло, что, как и сколько нужно знать человеку. «И это-то руководящее всеми другими знаниями знание люди всегда называли наукой в тесном смысле. …Человечество жило-жило и никогда не жило без науки о том, в чём назначение и благо людей» (350,351). И эту науку люди всегда называли мудростью; и развивали её Моисей, Сократ, Христос, Будда, Магомет, вообще религии. Л.Н. Толстой со всей смелостью своего дерзномыслия и своей научной совести не просто заявляет, а доказывает, что у всех народов считалось единой наукой то, что «теперь у нас презрительно называется религией». Подлинной, всеобщей и первой наукой является именно религия, которая устанавливает главное благо-назначение жизни людей, главные их обязанности в отношении к нему. Именно эта первонаука-религия приручила первых (и последних!) животных, вывела первые (и последние!) злаки, создала язык, числа, открыла железо, тайны зодчества, законы кораблестроения и навигации, установила первые незыблемые императивы морали, совести. Последующая якобы чистая и научная наука ничего жизнесозидающего не прибавила к этим миротворным открытиям, сохраняющим и берегущим человека. Наоборот, она объявила эту первонауку человечества дикостью, варварством, темнотой и невежеством, хотя она сама в глазах этой первонауки, знанием которой жили и живут миллиарды людей, на знании которой паразитирует современная научность, является неким несообразным и опасным призраком.

 С эпохи Возрождения европейцы стали утверждать, что именно эта первонаука мешает всем людям правильно и хорошо жить. А потому её нужно отвергнуть и создать «самую точную научную науку», «науку обо всём», кроме…кроме науки о высшем благе человека.

 Л.Н. Толстой разбивает в щепы самое опасное и ядовитое оружие, придуманное наукой Нового времени против истины и человечности. Речь идёт о якобы абсолютной несовместимости религии и науки. Для Л.Н. Толстого здесь вовсе нет никакой проблемы, ибо религия есть наука об истинном благе людей, а наука есть та же религия, определяющая истинные средства достижения высшего блага. Религии, противопоставляющие себя науке, вовсе не религии, а суеверия, псевдорелигии, скрытые науки зла. Науки, которые противопоставляют себя религии, вовсе не науки, а псевдонауки, суеверия, своего рода религии зла. За противоречием религии и науки стоит война двух паразитов (суеверия и псевдонауки) за право монопольного сосания своих доноров. Вот почему в XX веке с подачи псевдоучёности «люди отрицают всякую науку, самую сущность науки – определение того, в чём назначение и благо людей, и это отрицание науки называют наукой». Поэтому для Л.Н. Толстого современная наука в точном и строгом смысле слова есть отрицание подлинной науки и жизни. Пусть кто-либо попробует опровергнуть этот вывод!

 Но люди безумны и глупы как дети, которые, разобрав часы, удивляются, а почему это они не работают. Разрушив веру, эти же глупые и безумно взрослые дети затем спрашивают, а почему это вдруг жизнь теряет смысл, останавливается. Ответ Л.Н. Толстого гласит: «Вера есть сила … знание смысла человеческой жизни. Если человек живёт, то он во что-нибудь да верит… Без веры жить нельзя». Да и умирать без веры тоже нельзя, ибо иначе не избежать вечного скитания  призраком безобразным.

 Но Л.Н. Толстой пошёл дальше. В самом возникновении вопроса о смысле жизни в недрах христианской цивилизации он увидел и серьёзнейшее предупреждение самому христианству, которое ведь и возникло как ответ на этот вопрос. В этом же вопросе он увидел грозное предзнаменование для сословия богатых и образованных, которые, живя бессмысленной и безумной жизнью паразитов, закрывают от трудящихся смысл жизни, провоцируют их на то, чтобы они искали этот смысл на путях революционного возмездия.

 И если люди в этой словесно христианской цивилизации всё ещё живут, значит, несмотря на то, что они покинули свою веру, своё божественное назначение, Бог и вера ещё не покинули их, ещё не ушли от них, ещё надеются на них… И для этого изредка посылают им вечного Л.Н. Толстого, который в который уже раз снова и снова создаёт спасительную науку, науку о спасении человека и науки, науку преображения веры в истинную жизнь, в жизнь по истине и для истины.

 Для Л.Н. Толстого настоящими учёными могут быть очень немногие люди, которые не могут не мыслить, даже если бы и очень возжелали этого, которые в равной мере стали личностными орудиями Бога и мысли. Наука, отрицающая религию, фактически пытается обойти, обмануть нравственную жизнь, уничтожить её путём изобретения универсального средства против женского плодородия. Такую науку Л.Н. Толстой считает содомским грехом, ибо в ней разум пытается рожать знания из знаний без участия в хозяйственной жизни человека.

 Поразительно и невероятно! Л.Н. Толстому приходилось защищать даже ценность научной теории в полемике с самими же учёными, которые прятались от толстовской критики научного паразитизма за простодушно-коварной формулой: «В качестве теории идеи графа Л.Н. Толстого истинны и прекрасны, но реально на практике они неосуществимы».

 Л.Н. Толстой прямо-таки выходил из себя от таких наглых, идиотски развязных и отвязных рассуждений учёных людей. Да, пылающие слова писателя невыносимы для любого честного человека и учёного, требуя от них немедленно какого-то реального действия. Л.Н. Толстой даже в самых своих реалистических увлечениях всё же очень, даже очень высоко ценил теорию, теоретическое знание, каждый атом истины научных теорий. Поэтому он и стал на защиту высшего плода разума и научной мысли.

 Аргументы нашего учёного мыслителя просты и неотразимы. Что есть теория? Понимание предмета, с которым имеет дело учёный, да и любой человек. «Теория – ведь это то, что человек думает о предмете, а практика – это то, что он делает. Как же может быть, чтоб человек думал, что надо делать так, а делал бы наоборот?». Так теория хлебопечения гласит, что сначала нужно вспахать землю, посеять, скосить, обмолотить, смолоть зерно, замесить муку, выстоять тесто, а затем испечь хлеб. Наоборот поступают только преступники и мошенники, воруя хлеб у тружеников или же отнимая его посредством обмана и насилия. Поэтому истинная теория, которая практически не применима, фактически означает одно из двух: или это не теория и не истина, или же люди, которые должны применять эту теорию, сами занимаются ложным, паразитическим делом, являясь по сути скрытыми ворами и мошенниками, а потому они всячески противятся уже любой теории, пытаясь вообще дискредитировать теоретическое знание, ибо оно в любой миг может разоблачить всю учёную фальшь их бытия.

 Л.Н. Толстой не приемлет даже малейшего умаления теории. Вряд ли бы он согласился с Гёте, у которого в «Фаусте» можно встретить такие пассажи: «Теория, мой друг сера, но вечно древо жизни зеленеет!». (Это выражение часто любил повторять В.И. Ленин, даже не справившись о том, кому же всё-таки принадлежат эти двусмысленные слова, серьёзно подмачивающие репутацию «единственно верного учения». А слова эти сказал Мефисто – главарь бесов; и слова эти тоже являются теорией, теорией!, которой Мефисто хитроумно заменил людям истинно научные теории!).

 Для Л.Н. Толстого само выражение «ложная теория» есть уловка предельной лжи, ибо если есть ложь, нет теории, ну, а если есть теория, то ложь исчезает, ибо теория – это дом истины. Ложная теория – это не теория, а её призрак; и людей, которые придерживаются таких теорий, незаметно удерживаются в когтях призраков.

 Итак, да здравствует теория как истинное понимание и выражение истинной жизни! Итак, да здравствует теория вечно зелёного древа жизни! Ибо теория эта называется на Руси – Л.Н. Толстой, в котором разум и жизнь, слившись воедино, сотворили непостижимый для мира феномен Л.Н. Толстого. И в феномене этом нужно искать тайну и правду науки.

 Всё дармовое человек должен возместить, оплатить своим трудом, ибо за всякий паразитизм неизбежно грядёт революционное и генетическое возмездие. Наука же есть главная дармоедка, живущая в кредит неисполнимыми обещаниями всеобщего будущего благоденствия, а пока коварно изобретающая очередную, уже последнюю, бомбу, которая и принесёт человечеству последнее благо – внезапную и безболезненную гибель. За научные блага человек должен расплачиваться своей жизнью, а за человеческие блага науке она уже давно расплачивается с людьми всё более совершенными бомбами.

 И вещие, загадочные, ужасающие слова Л.Н. Толстого о науке заставляют нас заглянуть в самые тёмные глубины научного духа и задуматься: «Не всякой науке доверяйте, а испытывайте их: «От Бога ли всяк дух научный»?!».

 Размышления Л.Н. Толстого настолько просты, что требуется гениотская извращённость, чтобы их не понять и не принять. Так у человека есть ноги, руки, спина, голова, разум, сознание, язык, чувства. Но если они есть, они должны работать, упражняться, исполнять то, что им полагается по их устройству и назначению. И это исполнение ими своего назначения сохраняет им силу, приносит людям пользу, доставляет человеку радость, а колдунам и паразитам горести, ибо лечить и сосать некого.

 Кажется, банально напоминать о том, что если человек не использует этих своих органов или же использует их не по своему назначению, то это неизбежно завершится их атрофией и отмиранием. Но паразитические сословия не думают и не верят в это возмездие природы.

 Л.Н. Толстой вовсе не отрицает технических благ, изобретений. Но не принимать же их ценой разрушения человека. Да, железные дороги, машины вроде избавляют человека от тяжёлого физического труда. Но какой ценой? Они уничтожают леса, пастбища, водоёмы, воздух, все естественные условия жизни вообще, загоняя людей в искусственные и губительные режимы промышленного техновроза и технобесии ради роста богатства и совершенствования паразитизма. Решение социальных проблем посредством техники – это тупиковый путь жизни. Мыслитель считал вздором и пустыми мечтаниями, что наступит время, когда работать будут машины, а человек станет комом наслаждающихся нервов. Л.Н. Толстой видел выход из тупиков труда-насилия и псевдотруда-развлечения в труде как естественной игре физических, умственных сил, в труде как нравственной жизни, исполняющей Божью правду.

 Но Л.Н. Толстой своей мыслью идёт ещё дальше. Нравственность, сама жизнь даны человеку для того, чтобы познавать, понимать, исполнять волю сотворившей их силы и служить ей всеми своими способностями и умениями. Это необходимо делать, даже не задаваясь вопросом о характере этой творящей силы! Если же этого не делать, то атрофия начнёт поражать смысл жизни, а затем и саму жизнь. На определённой ступени этой атрофии жизнь начинает улетучиваться и заменяться смертью. Незаметно вырабатывается искусственная и вредная привычка умирать, принимать смерть как нечто естественное; и люди начинают воевать, убивать друг друга, ибо не знают, что делать в итоге со своей жизнью, зачем и для чего она им дана. Если жизнь не служит Богу, то она не служит и людям, а становится донором смерти.

 Первоисточник греха Л.Н. Толстой видит не в древе познания добра и зла, а в паразитизме, в уклонении человека от своей доли хозяйственных тягот. Хозяйство – основное посредствующее и спасительное звено между человеческой жизнью и Богом; и кто не участвует в хозяйственных работах, тот отпадает от Бога и обрекает себя на паразитическую гибель. Через хозяйство вершится воля Бога, Его Премудрость, софийность творения; поэтому через хозяйство человек обогащается правдой этой софийности и тем самым спасает свою жизнь, избавляясь от страха смерти, ибо знает, что Божья Правда ведёт трудящихся не к смерти, а к воскресению.

 Именно поэтому Л.Н. Толстой считает, что только хозяйство, а не политическая экономия, может сохранить природу, человека, мысль, науку. И даже деньги, кредит, процент в условиях хозяйства утратят свои насильственные и паразитические функции, а станут средствами облегчения, совершенствования жизни.

 Л.Н. Толстой неустанно повторяет, что люди ошибаются не потому, что неправильно мыслят, а потому, что неверно, порочно, безнравственно живут; а дурно и порочно живут потому, что не участвуют в хозяйственном труде, паразитируя на жизни работников. Прародители согрешили в раю от безделья, от паразитического образа жизни, а не потому, что не распознали ложь искусителя и вовремя не отвергли её. Если бы они трудились, хозяйничали, как трудился и хозяйствовал сам Бог, создавая мир, то на грех у них просто не было бы времени. Любой паразитизм, даже с попущения Божьего, несёт в себе возмездие. Бог-то рай создал не для блаженства, а для испытания, искушения более серьёзного, чем словоблудие змия. Да и Христос пришёл к людям главным образом для того, чтобы поддержать трудящихся, чтобы спасти именно их от зарвавшегося государственного и религиозного паразитизма и фарисейства. Кто не работает, тот не ест, тот, в общем-то, и не живёт, а мается в качестве призрака. Кто не работает, говорит Л.Н. Толстой, тот лжёт, сочиняет «науки для науки», «искусства для искусства», «Бога для церкви» и др. Кто не работает, тот творит в человеке античеловека, который занят самопоеданием трудовой жизни.

 Л.Н. Толстой совершенно справедливо полагает, что в рассуждениях о любых предметах, включая и науку, нужно учитывать не только мнения учёных, экспертов, специалистов, но и голос тех людей, которые своей хозяйственной жизнью обеспечивают само существование этой массы научного люда.   

Журнал «Знак вопроса» №2 за 2008 год  

Скачать статью в формате Word